МОЙ БРАТ РАБОТАЕТ МЕДСЕСТРОЙ

Знакомство с этой темой началось для меня на Рождество 1992 года. Тогда подруга сказала, что ее брат не сможет привезти нас с ночной Рождественской службы, потому что он перепутал календари, и поставил себе «сутки» на Рождество. На мой молчаливый вопрос пояснила, улыбнувшись:

- Он работает медсестрой.

Когда-то он был курсантом престижного военно-политического училища. Но человеку, сознательно принявшему Христа, там делать было нечего... И он ушел с последнего курса. Закончил медучилище, поступил в институт и устроился работать в реанимацию травмы. Его сокурсники стали капитанами, а он — медсестрой. Потому что ставки «медбрат» не существовало — бородатого дядю оформили медсестрой.

И хотя в рассказанных им историях нет ничего рождественского, но в них есть Христос. Он есть тут ненавязчиво, так же, как Он пришел в мир — делая подвигом серые будни и наполняя смыслом мелкие детали жизни.

ИНТОНАЦИЯ

Типичный зэк. Зачем-то его, «ходячего», спустили из отделения сверху на сутки в реанимацию. Был он маленький, тщедушный, без единого живого места от татуировок и чесотки.

Такие люди, с безобразно разболтанной нервной системой, одинаково болезненно реагируют и на грубый тон, и на елейный. Мы его довольно быстро поняли, и дежурство прошло спокойно. Но утром в новой смене оказался кто-то с плохим настроением. Одно слово, сказанное с пренебрежительной интонацией, вызвало у зэка приступ истерической ярости. В мгновение он подхватил американскую стойку для капельницы, которая весила не меньше его самого, и высадил оба огромных реанимационных окна.

На крики и грохот прибежал пятнистый охранник. Увидел испуганные и растерянные лица медперсонала и уверенно сделал успокаивающий жест — ситуация под контролем.

Затем суперменским движением навел на истерящего зэка газовый пистолет. Бах!..

Супермен не учел разбитых окон — газ понесло сквознячком к дверному проему, где столпились медики. А газ был нервно-паралитический... Зэк продолжал бушевать в зале, а медперсонал сполз на пол по косякам, где стоял.

Как-то все это закончилось, наконец: зэка скрутили, побили; медиков привели в чувство, лишили премии; с больных убрали осколки стекол... В общем за одну высокомерную интонацию пострадали все, и хорошо еще обошлось без человеческих жертв.

ВОСКРЕСЕНИЕ

Вечером умерла какая-то бабуля. Как водится во избежание путаницы, тело ее подписали и выкатили на железной каталке в тупик коридора. Всех, кто умирает в вечерне-ночное время, отправляют в морг утром — ночью гонять машину за каждым нет возможности. «Сутки» выдались совсем спокойные, и у больных дежурила только одна медсестра. Остальные разбрелись по помещениям.

Посреди ночи умершая вечером бабушка воскресла. В смысле — ожила. Она и так была закоченевшая, а на холодной железной каталке почувствовала себя совсем неуютно. Кое-как слезла на пол, прикрылась бывшей на ней простынкой и пошла искать людей.

Первой на ее пути комнатой оказалась стерилизационная. Там как раз в это время санитар изощрялся в остроумии перед медсестрой. Он стоял спиной к двери, а она — лицом. И она первая увидела бабушку, плохо прикрытую простыней. И надпись на ее бедре йодом — она сама подписывала тело шесть часов назад...

От дикого крика медсестры санитар выронил бикс с инструментами и схватился сперва за стенку, а потом за сердце. Сбежались все. Бабушку уложили на нормальную каталку, наставили уколов и дали согревающее питье. Она ничего не говорила, но была несомненно живая. Через пару дней она опять умерла. На этот раз окончательно. В смысле — до общего воскресения.

Зачем-то дал ей Бог эту пару дней?

Один доктор утром после того дежурства побежал в церковь — креститься. А другой сказал: «Надо же как бывает!» и пошел дочитывать бульварный детектив.

МАЛЬЧИКИ

Медики были не виноваты, очень уж запутанная клиника. Парнишка лет пятнадцати подрался — обычное дело. Он даже не заметил, что повредил одну из лицевых костей черепа. Через неделю он простыл, в гайморовых пазухах скопился гной и на месте раздробленной косточки стал источником сепсиса. Естественно, что этот источник долго не могли найти — про драку парень давно забыл. В реанимацию его привезли уже с точным диагнозом, но безнадежного. Вечером он очнулся и сказал:

- Умираю я...

В отличии от большинства людей он трезво смотрел на ситуацию. Ему было очень страшно, но он не обманывал себя и не пытался бежать от этой мысли. Наверное поэтому ему, двоечнику и балбесу, Бог дал настоящую христианскую кончину.

Сестра спросила:

- Аркаша, может быть тебе позвать священника? Хочешь исповедоваться?

- Да, да! Очень хочу! Позовите...

Священник из больничной церкви пришел быстро. Мальчик исповедался, причастился и тихо упокоился от своей непутевой жизни.

Через месяц поступил другой мальчик, постарше. Он нечаянно вывалился из окна, получил тяжелые травмы и сильно страдал. Почти все время был в сознании, но говорил мало, отрывочно. Часто повторял только одно:

- За что? За что мне это?

А перед самой смертью вдруг сказал:

- Господи! Прости!!!

О СМЫСЛЕ СТРАДАНИЙ

С начала 90-х одной из самых многочисленных категорий наших пациентов стали «новые русские». Недобитые. Запомнился один из первых.

Киллер расстрелял его в пух и прах. Девять пулевых ранений! Пулевые переломы руки, ноги, челюсти... мочевой пузырь собрали из кусочков, пули в легких и бедре не смогли достать... В добавок всего прочего что-то там случилось с его финансами, и первое время он оказался всеми брошенный, без возможности нанять сиделку и даже просто купить сок.

Он лежал и страдал. Каждую минуту, каждую секунду. Через несколько дней такой жизни он открыл для себя и стал говорить удивительные вещи. Счастье, оказывается, не во власти и не в деньгах; семью он бросил напрасно и в разводе сам виноват, подлец; с людьми он обращался как собака — за что его Бог и наказал; а если не до смерти, так это только за мамины молитвы. И так далее.

Было по-человечески его жалко, тем более, что он почти не терял сознания, и это усугубляло его мучения. Ворочать такого здорового мужика, да к тому же всего изломанного, оказалось непросто, и вскоре ко всем его ранам добавились еще и пролежни.

Он бывал рад, когда с ним заговаривали — разговоры отвлекали его от физических страданий и, отчасти, облегчали душевные. И он говорил, рассказывал, каялся, удивлялся тому, что выжил, и благодарил Бога. Человеком он оказался интересным, рассуждения его были достаточно глубоки и самобытны.

Когда он пошел на поправку, его перевели из реанимации в отделение. К этому времени к нему вдруг «вернулись» деньги и друзья; он смог нанимать сиделок, покупать самые лучшие лекарства и продукты. Переломы срастались, раны и пролежни заживали, боли утихали...

Мы с одной медсестрой как-то оказались в том отделении и зашли его проведать незадолго перед выпиской. Нас встретил переполненный чувством собственного достоинства «новый русский». Отключил телевизор с неприличной видеозаписью, барским жестом пригласил угощаться неведомыми заморскими фруктами. Разговорились.

Медсестра сказала:

- Все-таки чудо какое, что киллер тебя не убил. Ведь почти в упор стрелял и так долго.

А он ответил:

- Ну, я же уворачивался!

БОМЖ

Умер бомж Вася.

Искалеченные бомжи стали такой же многочисленной категорией наших пациентов, как и недостреляные миллионеры. Богатых убивают из мести, из зависти, из расчета, а бомжей — просто так. Кто-то бьет бомжей развлекаясь, кто-то — утверждая свое чувство превосходства. Уголовники, говорят, отрабатывают на них всякие убийственные приемы. Бьют их, бывает, и за дело.

За что избили до смерти Васю? Он говорил, но я уже забыл. Кажется, наркоманы развлекались. Респектабельные такие наркоманы, студенты Института Востоковедения. У них важные папы и мамы, богатые квартиры и уверенность, что сами-то они никогда бомжами не будут. Посмотрим...

Но может быть это не Васю забили студенты престижного вуза, а кого-то еще?.. Не помню... Запомнилось только одно: когда умер Вася, в реанимации сам собой установился негласный траур. Наши сотрудники, насмотревшиеся на все возможные ужасы и смерти, скорбели по убитому бомжу.

Он был совсем обыкновенный этот Вася. Просто он не проклинал своих обидчиков, не роптал на то, что его искалечили, не жаловался, не врал, не завидовал, не злобился... Тихо лежал и тихо терпел страдальческий конец страдальческой жизни. Так мы его понимали, догадываясь, что жизнь была страдальческой. И так оно, видимо, и было, потому что, когда он умер, заплывшая от побоев, посиневшая лепешка его лица преобразилась вдруг в строгий и просветленный лик. И вся реанимация притихла, отдавая дань его скорбному жизненному пути и страдальческой кончине.